ZOV - сводки спецоперации

И вновь пала морозная, темная ночь ноября. Полковник Монах резал толстые ломти сала и кидал на сковородку. Потом туда же разбил яйца. Потом начал резать дольками помидор и лук. Потом мы убрали карты и цветные тонкописные перья со стола и молча ужинали.
Мучительно хотелось выпить, я предложил. Леонидыч посмотрел больными глазами и покачал головой - до конца операции сухой закон. Я это знал, но уж больно тяжко все было - дико хотелось эту внутреннюю недосыпную вязкость разбавить парой теплых стопок. Может тогда Монах заговорит. А то, как приехали с передка в его конуру, которая тоже где- то не в тылу - ни слова.
Мы поели, и Леонидыч вышел меня провожать. Где-то совсем рядом короткими очередями работал пулемет. Огрызались автоматы. Иногда, словно огромный шмель, начинал гудеть терминатор.
-Тихо сегодня, это хорошо, пойду посплю - наконец заговорил Леонидыч, потом помолчал и добавил - А мне завтра еще хоронить их… Представляешь сколько людей меня ненавидят…

Потом, возвращаясь домой по пустому Донецку, я думал о том, как начинался этот день.
Еще не рассвело, и на пункте управления боем батальона смотрели, как на экране всю ночь работают Солнцепеки. Любят это дело наши - когда жарят укропов. Со стороны, словно мужики футбол смотрят. На экране непонятные вспышки, а они обсуждают где, кого и как. Со знанием дела так. Улюлюкают, когда удачно залетает.
На диванчике спит артиллерист Крылатый, у него в ногах тоже кто-то кемарит, рядом еще один боец разложился на стульях и умудряется храпеть. А Монах, замкомбата Булат и начальник минометки Победа азартно болеют за своих.
В последнее время такой футбол каждую ночь - укропов со света сживают всеми видами и способами, летит к ним все, что только летать может. И на экране фейерверк за фейерверком, беспрерывный Новый год для батальона и праздник души - уж очень любит пехота, когда укропа жарят, особенно огнеметом. Сердце прямо греет. Вот и не спят, болеют, свистят, пока остальной пункт управления пытается поймать пару часов сна.
Потом рассветает и включается трансляция. Булат раз за разом смотрит внимательно на большом экране позицию 16-27 укропов, на которую скоро комбат Ора будет заводить пехоту. На карте точка точкой, а с дрона солидный такой пятак метров 200 в поперечнике. И весь в дырках, окопчиках, норах, нычках, шхерах и еще черт знает в чем. А вокруг мины, пээмки и что-то еще.
Булат, отвечающий в бате за боевую работу, так долго смотрит в эти позиции, что знает, где какие мины лежат персонально, где их передвинули, где новых накидали. Разбирается, где наши мины, где их. Я этого всего не вижу на экране, а он как-то видит.

Дрон кружит и кружит, а Булат всматривается в каждую щелочку между тянущими в небо побитые руки-ветви, покореженными от бесконечного обстрела, исковерканными деревьями.
Накануне Крылатый как следует разбил эту позицию всем, что у него было - от дальнобоев до рапир. Хорошо так добавил дырок и воронок. Отчего это беспорядочное скопище укропских нычек сейчас выглядит вымершим.
Но это ничего не значит. В последнее время укропы сутками не вылезают на поверхность. Только по ночам изредка перебежками туда-сюда, ну точно, как крысы.
Плотность нашего огня достигла такой интенсивности, что, если вычислят щель, куда укроп, как крыса, забился, то наши не успокоятся, пока не укокошат его. Будут долбить всем от дронов до минометов с агеэсом, пока не укокошат.
Это в прошлом году у нас шесть мин на батальон было в сутки, как хочешь так и воюй. А теперь каждого укра даже в единственном числе персонально старательно уничтожают.
Особенно не любят. это пулеметчик. На каждом таком участке бывает иногда до трех . Булат их как-то вычисляет и с наслаждением уничтожает. На этом участке, после налета Крылатого, их точно не должно быть, но он все равно кружит и кружит, раз за разом всматриваясь в норы.
Поэтому укры затаились и носа не кажут. И если вдуматься - это жутко. Сидеть и ждать, пока тебя уничтожат. Потому что наши обязательно придут и уничтожат. Позиции идут одна за другой вдоль лесополос.

Основные опорные узлы укров на нашем участке разбиты и взяты. Остались вот эти позиции с накопанными бесчисленными норами, в которые, как зверьки, и забились укры. Забились и ждут.
Накануне наши взяли 16-26. Значит скоро придут на 16-27. Вот они и затаились. И даже ответить артой и контратакой не могут. Потому что наши идут везде – справа, слева и на другом конце Авдеевки.
Укры, конечно, еще пытаются ходить в контратаки, но все реже и реже, все дальше и дальше от нас, там где потише, где дойти еще можно до передка. А здесь, в самом центре боев, уже давно не ходят - сил не хватает.
И в целом под Авдеевкой арта у них захлебывается - не хватает арты, чтобы закрыть все участки, задыхаются укры, явно не выдерживают длинную дистанцию. Вот и остается им хоть как-то работать то агеэсом, то минами.

А в воздухе все кружит и кружит Булат: уже кончил он на этой лесополосе два агеэса и бесчисленное количество и продолжает кружить, продолжает искать. И сидят поэтому укры в своих норах, ждут своей крысиной смерти. И вот от этого мне жутко. Что это за война такая? Просто уничтожение по плану. Рутина. Любой крысе это понятно. Но укры все равно ждут, и когда наша пехота заходит на позицию, вылезают и стреляют.
Поэтому штурмовики, заходя на позицию, просто закидывают в каждую нору гранатку, не церемонятся, не уговаривают. Бум и все. Можно спокойно идти дальше. Хотели бы, давно сдались.
Как только мы зашли на предыдущую позицию, до которой иногда метров пятьдесят - следующая уже точно обречена. Жить хочешь - беги сдавайся. Иначе смерть. И исключений уже практически не бывает – страшная, почти 100 процентная смерть здесь у них на передовой под Авдеевкой. Выжить можно только чудом. И все равно они сидят, стреляют. Хотя, конечно, здесь я перегибаю - сдаются в последнее время часто. Но еще не все, далеко не все…
И для нас в бункере - в этом их самоубийстве никакого героизма и никакого смысла нет, глупость одна. Ведь мы прекрасно знаем, почему они умирают - потому что ненавидят нас, вот только от этого. Так ненавидят, что жить уже не могут, и это не вызывает у нас никакого уважения.
Умереть от того, что твое нутро сгнило от ненависти к москалю - это ведь еще натянуть на голову как-то надо.
Сначала год за годом старательно разжигали в себе эту ненависть, а теперь вот гибнут, не в силах отказаться от нее. Вот от этого мне тоже жутко - от того, что свою жизнь кто-то в этих норах вот так бессмысленно отдает.

Я уезжал в город уже поздним утром, когда Монах в сердцах кричал в экран на укров:
--те оттуда к чертовой матери, погибнете же все, ведь ясно…
Ора, как раз заливал бойцов на позицию 16-27 - партию за партией, и Леонидыч сильно переживал за них, чтобы укропы не вылезли и не начали стрелять. Но пока все шло нормально…
А вернулся я уже далеко за полночь. И вновь в бункере не спали - Монах, Булат, начальник минометки Победа. Измотанный комбат Ора молча кивнул мне. Булат тоже молчал и снова крутил на экране дневную трансляцию. Среди бесчисленных окопов и нор укров я увидел лежащие два тела.
-Это наши - кивнул мне Булат - Не зачистили и вот…
На 27-ю позицию зашли без проблем, начали закрепляться. А эти двое решили проверить промежуточный рубеж в пятидесяти метрах дальше в сторону 16-28. Было относительно тихо, и решили просто проверить. Дошли, и то ли гранат не хватило, то ли просто не увидели - пропустили нору, в которой сидели укропы. В общем, расстреляли их в спину.
Я знал, что совсем молодые ребята - 90-х годов. Предыдущие три позиции взяли без потерь. А здесь вот просто бойцы проявили инициативу, и виноватых нет - все сделали правильно и по плану. Но получилось вот так.
И теперь, глубоко в ночи, ходит по бункеру хмурый Ора, а задумчивый Булат крутит раз за разом эту трансляцию, зная наизусть, где какая веточка лежит. Он знает, что у укропов даже сухпай кончился, посчитал по выброшенным упаковкам.
Я довез Монаха до его блиндажа. Где он молча жарил яичницу на сале. И заговорил только, когда провожал меня:
-А мне ведь еще завтра их хоронить…Это ведь вражеская позиция.

Буду разбивать ее…Прямо по ним…Представляешь, сколько народа меня ненавидит на гражданке…
И мне нечего было сказать. Говорят, без потерь войны не бывает. Утром, когда я уезжал из бункера, они были еще людьми. А когда вернулся, уже стали этими самыми «потерями».